Этика создает устойчивые нормы.
Эстетика ускользает от нормирования…
Н.Д. Арутюнова
Художественный текст становится объектом лингвистической экспертизы, как показывает практика, по нескольким категориям дел. Ранее он был востребован только в качестве объекта автороведческой экспертизы, проводимой в целях атрибуции. В настоящее время художественный текст все чаще вовлекается в орбиту судебного речеведения: это прежде всего связано с делами о защите интеллектуальной собственности, регистрацией объектов авторского права в качестве товарных знаков, с анализом текста на предмет наличия скрытой рекламы употребления наркотических средств и информации, способствующей формированию интереса к наркотикам, психотропным веществам и их распространению, с делами о защите чести, достоинства, деловой репутации, оскорблении, клевете и т.п.
В настоящей статье художественный текст рассматривается как объект лингвистической экспертизы по делам о защите чести, достоинства и деловой репутации в аспекте возможности/невозможности юридизации художественных произведений.
Неразрешенные проблемы, касающиеся лингвистической экспертизы в целом, осложняются в данном случае специфическим объектом, в отношении интерпретации которого существуют давние филологические традиции и презумпции. Проблема включает в себя целый ряд вопросов, связанных именно со спецификой исследуемого объекта. Освобождает ли от ответственности использование автором художественной формы? Если да, то при каких условиях? Основывается ли квалификация художественного текста в рамках лингвистической экспертизы на традициях его филологической интерпретации либо она исходит из других презумпций? В какой степени возможно ассоциировать героев художественного произведения, в том числе автора, с реальными людьми? Указанные вопросы встают еще более остро, если текст написан в смешанном жанре и относится к сфере художественной публицистики.
Социальная конвенция, согласно которой творчество и искусство неподсудны, в юридической сфере не действует, поскольку там не может быть решений, заранее заданных иной системой координат. Следовательно, по таким категориям дел суд всесторонне и в полном объеме исследует все обстоятельства дела, ни одно из которых не имеет для суда заранее установленной силы.
Судебная практика по такого рода делам непоследовательна и противоречива, но чаще всего идет двумя путями: в первом случае игнорируется специфика объекта как художественного произведения, в другом случае это становится решающим фактором экспертной лингвистической и итоговой юридической квалификации. Например, в 2006 году ОАО «Арманд» предъявило иск к Д. Донцовой в связи с тем, что в ее книге «Небо в рублях» описана ситуация, связанная с махинациями фирмы с таким названием. Защита была основана на доказательстве достоверности изложенных сведений: Д.Донцова обратилась к своим читателям с просьбой откликнуться тех, пользовался услугами фирмы «Арманд» и попал в подобную ситуацию, однако дело закончилось мировым соглашением. Иллюстрацией второй тенденции является, к примеру, судебная лингвистическая экспертиза, объектом которой был художественный текст, размещенная в настоящем сборнике в разделе «Экспертная практика». [1]
Лингвистическая экспертиза художественного текста проводится в целях установления обстоятельств, подлежащих доказыванию в рамках судебного процесса. Следовательно, в рамках исследования художественного текста последовательно решаются экспертные задачи, в первую очередь связанные с идентификацией и классификацией спорного материала.
Охарактеризуем относительно художественного текста лингвистические компоненты фрейма языковое правонарушение (см. об этом в [Матвеева 2005]), с анализом которых в той или иной мере связано любое лингвистическое экспертное исследование конфликтных текстов.
1. Перлокутивный. Наличие перлокутивного эффекта унижения/оскорбления иллюстрируется возникновением в связи с текстом конфликтной ситуации, фактом обращения за судебной защитой. Узнавание себя в неприглядном герое художественного произведения приводит к конфликту.
2. Участники ситуации. Как представляется, основой для юридизации любого конфликтного текста, в том числе и текста художественного, является решение идентификационных экспертных задач, поэтому важнейшими компонентами исследования фрейма языковое правонарушение являются участники ситуации.
Частым основанием отказа в удовлетворении судебных исков, связанных с художественными текстами, является формальное отсутствие в тексте указания на конкретное лицо. В связи с этим в экспертной практике по данным видам текстов принципиально исследование номинаций в целях решения идентификационных задач.
Например, в Нижегородский районный суд г. Н. Новгорода обратился Санников Алексей Валерьевич в связи с опубликованием в газете «Весело живем» фельетона «Свадьба с комсомольским приданым», в котором проводится аналогия между Остапом Бендером и истцом. В исковом заявлении истец указывал, что «исходя из законов жанра публикации, в ней узнаваемо изменяются наименования городов, фамилии героев». Суд отказал в удовлетворении требований истца, указав, что газетная статья написана на злободневную тему с использованием юмористических и сатирических приемов. Оспариваемый фрагмент текста – «Звали молодого человека Остап Ибрагимович Ссанников. В детстве его почему-то звали Лехой. Из своей биографии он обычно сообщал только одну подробность: «Мой папа был комсомольско-подданный» – не является фактическим утверждением, «поскольку в тексте указываются имя, фамилия и отчество, которые не принадлежат истцу. Кроме того, представитель истца пояснил в судебном заседании, что у истца не было такой биографии. Следовательно, указанный фрагмент не имеет отношения к истцу». Другой фрагмент – «Сын комсомольско-подданного за свою жизнь переменил много занятий. Живость характера, мешавшая ему посвятить себя какому-нибудь полезному делу, постоянно кидала его из одной профессии в другую, пока не привела на должность зиц-председателя компании «Энерго-рога и копыта»…» – содержит оценочные суждения, также не имеющие отношения к истцу [Применение Европейской конвенции… 2006, с. 220-229].
Между тем узнаваемость героев – непременное условие художественно-публицистических произведений сатирического типа, целью которых является высмеивание отрицательных явлений действительности. Ср. сатирический эффект различного рода пародий, например, в телепередаче «Куклы» и т.п. С одной стороны, герои узнаваемы, с другой стороны, это образы, которые нельзя оценивать в рамках соответствия-несоответствия действительности. Как отмечает Н.Д. Арутюнова, «словесное искусство отделяет образ от оригинала: образ локализован в сознании, а оригинал – в действительности» [Арутюнова 1999, с. 632].
В одних случаях возможно идентифицировать прототип художественного образа, в других случаях текст не позволяет сделать этого. Однако даже возможность идентификации героя – участника ситуации есть установление «генетического родства», но не тождества, внутренней формы, но не актуального означаемого.
Сказанное касается также и автора, поскольку автор художественного произведения и реальный автор не тождественны, как не тождественны персонажи художественного произведения и реальные лица. К примеру, реальная историческая личность в художественном тексте (ср. Кутузов и Наполеон в «Войне и мире» Л. Толстого, Анна Иоанновна в «Ледяном доме» И. Лажечникова, Петр I в одноименном романе А.Толстого, С. Разин в романе В.Шукшина «Я пришел дать вам волю», династия Демидовых в трилогии Е.Федорова «Каменный пояс», И.Сталин в «Круге первом» А. Солженицына, В. Ленин в стихотворении А. Твардовского «Ленин и печник» и т.п.) есть только персонаж, образ этой личности, который может соответствовать ее духу и лишь создавать иллюзию соответствия действительности, но не быть ее достоверным отражением.
3. Внешнеситуационный и внутриситуационный компоненты.
Квалификация информации как утверждений о фактах или оценочных суждений проводится для дальнейшего установления соответствия или несоответствия действительности выделенных утверждений о фактах. Ситуация, в которую попадают стороны, достаточно парадоксальна. Если доказывается соответствие описываемого мира действительности, то предмет спора исчезает. Если доказывается его несоответствие, то художественное произведение и не должно копировать действительность.
Художественный текст, будучи способом художественного познания и воплощения опыта, не является отражением действительности и потому не имеет внеязыковой ситуации в качестве референта. Однако любой текст, чтобы быть декодированным, строится как соотносящийся с неким внешним миром. Художественный текст не составляет здесь исключения, однако он явно не рассчитан на оценку его с точки зрения истинности /ложности, соответствия /несоответствия действительности. В генетическом плане он может быть связан с внеязыковой действительностью, но бытие его как художественного нивелирует связи с действительностью.
Художественный текст автореферентен, он является средством художественного освоения действительности – в нем создается особый мир, в котором связи с действительностью являются весьма и весьма опосредованными.
В художественном произведении действует образ, а не фиксируется внеязыковая действительность, поэтому образ не может оцениваться на предмет соответствия/несоответствия действительности. Ср.: «Образ не может совпадать с оригиналом уже в силу одного того, что он живет в пространстве индивидуального сознания, а не в контексте действительной жизни. Он формируется под давлением субъективных склонностей, интересов и идеалов индивида. Образ может фиксировать отдельное впечатление. Это образ-кадр. Однако главное назначение образа состоит в обобщении накопленного опыта, связанного с индивидным объектом или классом объектов» [Арутюнова 1999, с. 320].
Актуальное означаемое художественного текста находится в постоянном становлении, оно каждый иное – не только при чтении текста разными лицами, но даже при повторном прочтении текста одним и тем же лицом. Художественный текст является таким феноменом, в котором, по словам Р.Барта, «осуществляется сама множественность смысла как таковая – множественность неустранимая, а не просто допустимая». [Барт 1989, с. 147]. Таким образом, художественный текст предполагает бесчисленные варианты интерпретации – соответствие действительности исключает их. Ср.: «… к интерпретации не предъявляется условие истинности» [Арутюнова 1999, с. 632].
Даже внешнее оформление художественных текстов (активное использование изобразительных графических средств, различного рода рисунков, иллюстраций и т.п.) информирует читателя о том, что текст не претендует на достоверность, и чаще всего сигнализирует о принадлежности к иной сфере – сфере художественного творчества. Уже в связи с этим ожидания читателя художественного произведения менее всего должны связаны с тем, что текст будет соответствовать действительности.
4. Модальный компонент.
Поскольку статус утверждений о фактах в художественном тексте – категория формальная, то это придает текстам этого вида в целом аксиологическую направленность.
Для того чтобы не нарушать правовых ограничений, связанных с социальной коммуникацией, оценка должна быть выражена корректно. Эта аксиома не действует в сфере художественного творчества, поскольку в целях художественной выразительности могут использоваться любые языковые средства. Для художественного текста понятие нормы оценочного суждения в юрислингвистическом аспекте неприменимо. Заметим однако, что действие данного утверждения также имеет свои пределы, связанные с художественной целесообразностью и оправданностью используемых средств. Вспомним, например, вызванные «карикатурным» скандалом последствия нарушений этических коммуникативных норм. Вопрос об ответственности автора такого рода художественных произведений должен решаться с учетом прогнозируемой закономерной реакции на них читательской аудитории.
5. Иллокутивный компонент.
Творчество неутилитарно, оно не преследует сугубо практических целей, поэтому не может преследовать цели дискредитации кого-либо. В художественном произведении происходит осмысление какой-либо ситуации, обобщение опыта и т.п. Реальная судебная практика свидетельствует о том, что намерения авторов художественных текстов расцениваются иначе.
Видимо, в связи с художественными, а особенно в связи с художественно-публицистическими текстами можно говорить и о манипуляции, об использовании художественной формы в целях прикрытия своих истинных намерений. Двуплановость художественных текстов, заключающая в том, что, с одной стороны, в них изображен условный мир, а с другой, сохраняется возможность актуализации внутренней формы[2], может использоваться недобросовестно. Однако сами по себе манипулятивные техники не криминализированы правом, а авторские интенции по делам о защите чести, достоинства и деловой репутации остаются за рамками юридической квалификации.
6. Индикаторы конфликта.
В целях художественной выразительности используются любые средства художественной выразительности, любая лексика, в том числе инвективная. Лексика, находящаяся за пределами литературного языка, в художественном тексте также выполняет эстетическую функцию. Следовательно, к ней не применимо понятие неприличной формы.
Экспертная практика свидетельствует о том, что часто истцы бывают задеты негативнооценочными характеристиками персонажей, которых отождествляют с собой. При этом в текстах такого рода создаются образы, а, как отмечают исследователи, «бранные и оскорбительные слова (негодяй, дурак и пр.) не пристают к человеку так прочно, как метафорический образ… Метафора часто содержит точную и яркую характеристику лица. Это приговор, но не судебный» [Арутюнова 1999, с. 373].
Претензии истцов по делам, связанным с художественным текстом, зачастую связаны с используемыми формами художественной выразительности. В частности, это относится к группе фигур, придающих живость и правдивость описанию или повествованию (энаргии), в перечень которых входят прагматография (описание действий), хронография (представление событий определенного отрезка времени в прошлом или настоящем), топография (описание места), прозопография (описание лица и характера), мимезис (имитация особенностей речи, в частности, произношения, а также жестикуляции и мимики персонажей), хорография (описание отдельного народа, нации, этнической группы) и т.п. Использование таких форм художественной условности, как гротеск, гипербола и подобных, порождает парадоксальную ситуацию в конфликтах указанного типа: истцы настаивают на несоответствии действительности того, что изначально задумано как искажение.
В сфере художественно-публицистических жанров описанные проблемы стоят более остро, поскольку область уже не является сугубо художественной. Следовательно, произведения, написанные в жанре статьи, очерка, фельетона, памфлета, пасквиля и пр., тональность которых располагается на шкале юмор-ирония-сатира-сарказм, исследуются на общих основаниях по принятой модели. Кроме того, существует множество переходных случаев: присущая жанровому делению условность усугубляется тем, что в настоящее время происходит активное смешение жанров, границы между которыми и так достаточно подвижны.
Например, в 2002 г. В газете «Известия» был опубликован памфлет О. Осетинского «Если бы я был Бин Ладеном», содержащий негативные суждения об исламе и его приверженцах. Вопрос о жанре указанного произведения не сыграл какой-либо значимой роли при вынесении судом решения по данному делу. Ср. также решение по делу о «Героях капиталистического труда». Об этом подробнее в [Голев 1999]. Все это свидетельствует о неразработанности правил игры на юридическом поле, отсутствии апробированных способов решения экспертных задач, связанных с художественными текстами, и устойчивых традиций квалификации такого рода материала, которые минимизировали бы субъективность экспертных заключений и противоречивость судебных решений по такого рода делам.
Специфика художественного текста как объекта лингвистической экспертизы состоит в том, что, с одной стороны, он может содержать в себе признаки языкового правонарушения, с другой, - служит главным средством защиты. В целом очерченная область пока поставляет гораздо больше вопросов, чем существует ответов в сфере теоретической юридической лингвистики и практического судебного речеведения.
Литература
Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М., 1999.
Барт Р. Семиотика. Поэтика. Избранные работы. М., 1989.
Галяшина Е.И. Возможности судебных речеведческих экспертиз по делам о защите прав интеллектуальной собственности //Интеллектуальная собственность. Авторское право и смежные права. - №9, 2005, с. 50-59.
Голев Н.Д. «Герой капиталистического труда» – оскорбительно ли это звание? (о двух стратегиях прагматического анализа текста как объекта юрислингвистической экспертизы) // Юрислингвистика-I: проблемы и перспективы/Под ред. Н.Д. Голева. Барнаул, 1999.
Лебедева Н.Б. «Вот так и живем», или Подсуден ли персонаж художественного произведения? // Юрислингвистика-VII: Язык как феномен правовой коммуникации/ Под ред. Н.Д. Голева.Барнаул, 2006.
Лотман Ю.М. Текст как динамическая система. М., 1981.
Матвеева О.Н. Лингвистическая экспертиза: взгляд на конфликтный текст сквозь призму закона// Юрислингвистика-VI: Инвективное и манипулятивное функционирование языка/ Под ред. Н.Д. Голева. – Барнаул, 2005.
Применение Европейской конвенции о защите прав человека в судах России. Екатеринбург, 2006.
Третьяков Ю. Перо приравняли к шприцу// Труд, № 196, 2006.
_______________
[1] Лингвистическое досудебное исследование Н.Б. Лебедевой по тому же тексту см. в сборнике [«Юрислингвистика-VII: Язык как феномен правовой коммуникации», 2006].
[2] Заметим, в отдельных случаях отсутствие такой актуализации приводило бы к коммуникативной неудаче, свидетельствовало бы о недостижении автором своих целей.
Выходные данные статьи: Матвеева О.Н. Художественный текст как объект лингвистической экспертизы // Юрислингвистика-8: Русский язык и современное российское право: межвузовский сборник научных статей/под ред. Н.Д. Голева. - Кемерово; Барнаул : Изд-воАлт. ун-та, 2007 - 531 с. - С. 370-378